22.12.84

Наконец-то, сволочь, собрался написать. Прежде всего, хочу просить вас присылать и письма не на адрес части, а тоже на Ленкин адрес. Так я не получил письма с адресами моих друзей и на твои, мама, просьбы передавать им приветы могу только горестно усмехаться. Прошу прислать мне снова адреса Витьки Полякова, Серёжки Уханова, Мишки Костовецкого. Уж дюже интересно узнать, как же у них дальше служба складывается. О своей же службе могу сказать, что в лучшую сторону разнообразят её только письма, да, как вчера, посылки из дома. Хочу вас успокоить. Всё, и аптекарско-почтовое, и вкусное получено мной полностью. Особое спасибо хочу сказать за зубную щётку. Теперь она всегда будет со мной, и я смогу хоть мало-мальски следить за состоянием моих клыков, изрядно затупившихся о солдатскую кашу и службу. А не писал я так долго потому, что сломалась моя машина, и я не вылезал из ТЭЧи (технико-эксплуатационная часть), где вместе со своим дембелем, который недавно всё же ушёл злой, как чёрт, домой, ремонтировал её. Только вы, наверно, сможете понять моё тогдашнее душевное состояние, которое не позволило писать в то время письма. Я возился с нелюбимой мной до мозга костей техникой и пребывал в такой жуткой тоске оттого, что приходилось одну гайку приворачивать по полчаса, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Но, наконец, худо-бедно мы её сделали, и, поездив на ней два дня, проводив своего дембеля, который грозился меня убить ежели машина сломается раньше, чем он уйдёт, и его снова заставят её ремонтировать, обнаружил, что долее на этой машине я ездить не могу, а посему её снова надо ставить в ТЭЧ на ремонт. Вот я всё и оттягиваю этот момент, уж очень не хочется снова этого железа. Просто органически я стал его не переваривать, думаю, вы меня поймёте. Вот, хотя бы вчера, целый день я потратил на то, чтобы завести машину, так и не завёл. С горечью признаю своё поражение и осознаю, что водитель из меня, как из дерьма пуля. Нет у меня ни желания, ни способностей к этому. Наоборот, у меня есть музыкальный слух, память, могу печатать, писать без ошибок, но это здесь никого не интересует, пока, во всяком случае. На днях обнаружил, что меня, как “Москву”, знают почти все в части. И причём, в основном, как ненужного человека. То, что меня здесь не уважают, для меня не секрет, да и огорчения мне это особого не доставляет. Я не то, чтобы игнорирую этих людей, но их мнение меня не трогает. Это, может быть, плохо, но я всегда в таких случаях вспоминаю восточную шутку о том, если тебя назвали ослом….

     Так что, не рвусь я изменить мнение окружающих обо мне, тем более, уже сложившееся. Одно знаю твёрдо и бесповоротно: на машине служить не буду! Не лежит душа. Конечно, я понимаю, что в армии такое говорить не принято.

     Что-то я начал уже засыпать над письмом. Вроде, сплю столько, сколько нужно, а всё равно глаза сами закрываются. Ещё хотел сказать насчёт високосного года. Слава Богу, актёры все остались живы, хоть, конечно Шульженко и Раневская стали жертвами этого года, но за них по их годам не обидно. Жалко, когда смерть уносит молодых. Прошлый високосный год унёс Высоцкого, Джо Дассена, Олега Даля. Нынешний набросился на политиков: Индира Ганди, Кутахов, Устинов. Не помню, в этом году умер Андропов или нет. Тетя Вера ещё. Что за года такие, идиотские? Нет-нет, да и помрёт кто-нибудь. Да, ещё кенарь мой, Чив, помер. Вот такой урожай сняла смерть в этом году.

26.12.84

     Скорей, скорей, скорей! Пока время есть, и спать не хочется. Боже мой, сколько у меня было времени в начале службы здесь, а сейчас приходится его красть. Даже не столько красть, сколько использовать каждую свободную минуту. А то, действительно, если уж и письма не писать, то есть опасность стать таким, каким меня тут считают. Я уже писал, что меня не сильно это огорчает, и вас пусть это не заботит.

     Вчера, вдруг, отчётливо увидел в себе (и наверняка не врождённую, а благоприобретённую, благодаря общению с этими животными) хомячью натуру. Обратив внимание, что машину я свою не только не хочу ремонтировать, но и ненавижу всей душой, командир взвода, прапорщик Шаманов, сжалился надо мной и поставил в наряд по кухне. А на кухне, как вы можете предполагать, есть еда. Правда, с хлебом туговато. Так как перед каждым приёмом пищи первое, что ставится на столы, это хлеб, я охотно включаюсь в разнос хлеба, и к концу разноса в рыбном цеху вырастает горка натасканного по кусочку хлеба. Когда я, воровато озираясь, брал с каждой тарелки по кусочку, было не до размышлений. Но, когда я, наконец, вернулся в тот цех, дабы посмотреть окончательный итог, я замер, поражённый сходством этой кучки с Кешкиными запасами. И в этот момент, уверен, у меня были такие же глаза, как и у него, когда он входит в азарт, таская печенье за печеньем. А каким он воспитанным стал, когда я уходил в армию. Научился сам старую пищу к выходу подгребать. Всё-таки, они тупые, эти хомяки! На такое простое дело понадобилось два года. Соображалка у них слабенькая, но хоть такая.

     За эти два неполных месяца я успел узнать и повидать много нового, и, чувствую, конца краю не будет познанию службы. Только бы не потерять веру в людей, а то здесь такое отношение друг к другу, что не дай Бог. Я беру не какие-нибудь там “неуставные” взаимоотношения, а просто человеческие. Тяжело смотреть на людей, полагающих, что живут они правильно, что всё у них в порядке, хоть топят они своих товарищей по-чёрному, а за душой только спирт. Нет, надо, надо за собой следить в оба, а то среда – вещь коварная. Уже стал за собой замечать некоторые качества, которые раньше, видимо, во мне дремали, ожидая благоприятной для себя почвы, явно неблагоприятной для меня. Стало не хватать обыкновенной порядочности.

     А в нарядах хорошо, тепло, светло. Спишь, правда, мало, но в обычный день всё равно можешь лечь и не 22.00, а в 2.00. Тут с этим просто. Только пройдёт вечерняя поверка, уже мечтаешь о том, как завалишься спать, как возьмут и отправят молодых чистить картошку в Лётную столовую. А старики сидят в роте, им не спится, они пьют спирт, да ещё требуют, чтобы изнурённые молодые (“васьки”, как их здесь называют) ещё и принесли им в два часа ночи или пол-третьего жареной картошки с луком. И ведь, ждут! Не спят, закуски требуют. Начальство, либо само пьяное, либо приходится “васькам” огородами, прячась тащить запретную картошку в роту. Как в Спарте, не дай Бог, поймают, пощады от дедов разъярённых спиртом не жди. Одно утешение, в Лётке покормят, а для солдата еда в любое время суток приятна. А потом плетёшься в роту и отключаешься до подъёма.

     Небо здесь просто изумительное, всегда чистое. Это вот, чистое небо и является причиной засушливой и жаркой погоды летом, а зимой морозного бесснежья. Я слышал, у вас там холодно. У нас тоже не фонтан, вчера было 33 мороза с утра. А сегодня теплее – 18-20. Очень нравится мне, что днём здесь всегда солнечно, а ночью все звёзды, как на ладони. Вот, интересно, почему облаков здесь мало? Что земля пустая, что небо, что жизнь тоже пустая. Если ею жить. Если же не замечать этого всего, заниматься своим делом, невзирая на трудности и бестолковщину армейскую. Но, и этим заниматься нелегко, так как нелегко игнорировать свою службу. Господи, наш народ снова надо одеть в лапти и воли не давать. За два месяца, проведённых здесь, не увидел ни одной книги в руках хотя бы одного солдата. Ладно, прилипнуть к телевизору, независимо оттого, что там идёт, можно, но это же тоже ничего не даст. Вчера забегал в роту, чтобы переодеться перед нарядом, и услышал очень знакомую музыку. Хоть уже и год прошёл с 11 ноября, когда мы с Аней ходили в Большой театр, а до сих пор запомнил музыку из “Евгения Онегина”. Видно, кто-то забыл выключить телевизор. Обычно, когда идут подобные передачи, телевизор выключается с презрительной рожей, а может, просто оставили, чтобы играл он, как радио. Я так пожалел, что в наряде и не могу ещё раз послушать оперу, а больше было некому. Что телом, что душой гниют здесь люди.

27.12.84

    Только вчера писал вам, а сегодня, придя в роту, увидел ваше письмо с фельетоном этого Графова и решил снова взяться за перо.

     Соскучился я по Кешке, а сегодняшнее описание его заспанной мордочки совсем вогнало меня в тоску. Подумаешь, вроде крыса, а нет же, скучаю по нему. Вообще-то это “крыса со стажем”, следовательно, уже сроднившаяся с нашей семьей. Можно и в ЖЭКе его отметить, как Иннокентия Александровича. Правда, у него отдельная квартира, но живёт-то он на иждивении. Так что, безоговорочно, это член нашей семьи.

     Что-то ты, мамашка, мало написала про гостевание Луши и Бороды. У тебя, видно мысли, как и у меня, перескакивают с одного на другое. А Анька что-то совсем зачахла. Наобещала разных разностей: фотографию свою прислать, между прочим. Ты не забыла ещё про меня, подруга? Спасибо, что товарищей моих не гоните, а привечаете, это очень приятно моему, исстрадавшемуся в разлуке, сердцу. Только вот, ходить-то, они ходят, а писем от них не дождёшься. Ну, Луша ладно, мы с ней разругались, а что же такой было преданный друг-то, как Борода, не может черкнуть пару строк. В следующем письме прошу сообщить мне его адрес, подразузнать кое-что требуется.

     Что-то больше я того хомяка не вижу, что бегал однажды по казарме. Одно из двух: либо его прикончили, либо сам убёг в более спокойное место. Вообще, сейчас они должны быть в спячке. Вот я думаю, неужели им в норах тепло? Для того чтобы это проверить, видимо, нужно самому набить полные щёки провианта и, выбрав местечко помягче, вырыть себе нору, после чего выгрузить там жратву, сесть и сидеть в ожидании снега и заморозков. У меня на это просто может не хватить силы воли, тогда, как для этих грызунов это обычное дело.

01.01.85. С Новым годом, мои дорогие!

     Можете и меня поздравить. Новый год я проспал, как последний…хомяк. Но, это меня почему-то не очень сердит. Во-первых, хоть и разрешили смотреть телевизор всю ночь, лишь бы не вылезали из кроватей и не были пьяны, но мне, как “ваську”, досталась очень неудобная в смысле просмотра кровать, зато очень удобная в смысле сладко поспать. Во-вторых, я и сам чувствовал, что нужно расслабиться и отдохнуть после торта и пирога. Да, да, и в нашей смурой жизни существуют какие-никакие радости (за наши деньги, впрочем, но это сущая ерунда). А ведь я мог вместо сладкого заступить на Новый год в наряд по автопарку. Это, согласитесь, малоприятно, когда все твои родные, друзья, сослуживцы и даже недруги сели за праздничный стол. Но, по моей просьбе меня заменили и очень кстати, так как валенки мои промокли насквозь, что делало немыслимым какую-либо дальнейшую службу для меня. Только в роте я смог их положить в сушилку и надеть сухие сапоги. Ещё, конечно, сыграло роль и то, что в решении всех вопросов, касающихся армии мой разум никогда не забывает посоветоваться с желудком, который в данном случае обеими руками голосовал за встречу Нового года в роте. Придя в роту, я увидел перед телевизором столы в ряд, что уже настроило на праздник, помылся, переоделся и приготовился сесть за стол.

     По пути в роту обратил, уже в который раз, внимание на сорок. Их, как я уже писал, здесь великое множество, больше, чем прочих птиц. Передвигаются они, как бойцы под обстрелом, – короткими перебежками. Мороз их тоже, как я заметил, не радует. Оперение их согревает и неплохо, жалоб я не слышал. Только вот, обувки маломальской на них не заготовили. А босиком по снегу ой, как холодно ходить. Это же не люди, которые могут положить ноги на батарею в тёплом доме. Вот и вылезают они из такого положения, согревая лапки собственным брюхом. Пробежит немного и сядет так, что лап не видно, греет. Секунд через 20 снова вскакивает, чуть-чуть пробегает и снова садится, поглядывая на своих подружек, положение которых не менее плачевно. Вороны более выносливые, а может быть, до них более туго доходит, что лапы отмерзают. Идёт такая ворона мимо чёрно-белых сидящих и бегущих комков с длинными хвостами и, не обращая внимания на лютую стужу, спокойно ищет, чего бы пожрать. Но и она вдруг останавливается, поднимает клюв от земли, некоторое время стоит, как будто что-то соображая, а потом с глухим рассерженным “Кар-р-р!“  плюхается в снег и сидит на своих лапах, пока что-нибудь её не привлечёт или не спугнёт. Тогда она, в противоположность шустрым и жизнерадостным сорокам, тяжело снимается с нагретого места и, мощно махая крылами, величественно уплывает на близлежащую помойку. Глядя на неё, я представляю немецкие бомбардировщики, тяжеловесные и неуклюжие, прекрасные мишени для истребителей. Только про ворону с её кажущейся неуклюжестью вряд ли можно сказать, что это прекрасная мишень. Попасть в ворону камнем сложнее, чем в маленького и быстрого воробья. Я сам не пытался, но по слухам это действительно так. Здесь птицы не то, что в Москве, потерявшие всякую осторожность и заменившие её на безумную наглость голуби, на которых почти наступают. Здесь скромняги такие, что, завидев человека, уже не упускают его из вида, и при любом резком движении готовы дунуть куда угодно от недоброго. Как же человек опасен для природы! Любая живая тварь, пока ещё живая, его боится, как огня, бежит от него, прячется, заранее уверенная в ужасном для себя исходе от встречи с этим извергом. А неживая только молча терпит до поры до времени. Когда-нибудь рассчитается за всё.

     Машину свою уже давно не ремонтировал, да и не имею ни малейшего желания. И это известно не только мне, поэтому посвященные стараются помочь мне поменьше с ней сталкиваться. Для этого есть немало способов. Первый – наряды. Их я освоил вполне, и они не доставляют мне особых хлопот. И вот, как раз накануне Нового года, мой прапорщик Шаманов, утративший уже надежду убедить меня в этой необходимости, предложил заступить на БД (боевое дежурство) на исправной машине одного старослужащего. Он очень хорошо разбирается в машинах и поможет, а вернее, сделает сам мой злополучный АПА, так как я ни в зуб ногой. Направляя меня туда, (это надо находиться неотлучно при машине на аэродроме непосредственно, обеспечивать вылет самолёта в любой момент, когда поступит сигнал о нарушении воздушного пространства нашей Родины, для чего постоянно поддерживать машину в боевой готовности. Летом это не представляет трудности, зато зимой, чтобы вода не замерзала, нужно выходить из тёплого помещения и прогревать машину каждый час, независимо от того, день или ночь на дворе.) он предупредил меня о том, что если я сорву дежурство, то есть, попросту не смогу запустить самолёт вовремя, он гарантирует мне пять лет тюрьмы. Я принял последнее известие, стоя и, не сморгнув, обещал не подкачать. Я прекрасно знал, что, несмотря на разные трудности, меня там ожидает масса свободного времени, телевизор и независимость от распорядка дня, бильярд и, наконец, офицерская пища. Телевизором я в тот же день воспользовался. Шла кинопанорама. Вы её, верно, тоже смотрели, новогодняя. Очень понравился Гердт. Как живо читал он стихи, и как, в противоположность ему, Казаков неважнецки, прямо скажем, прочёл стихотворение Пушкина. Очень хочется встретиться с Гердтом. Александра Михайловна говорила, - она была у него, и он к ней приезжал, а уж чем они связаны, не знаю, - что это очень приятный собеседник, актёр великолепный (ну, это я и сам вижу), знающий огромное количество стихов и постоянно вставляющий их в разговор. Ещё раз порадовался, что хорошими актёрами могут быть не только маститые и пожилые, но и молодые. Замечателен, я считаю, был показ Ярмольником новогодних часов и бутылки шампанского. Очень хорошо и здорово, что искусство не уходит со стариками. Единственная, наверно, область, где молодые делают одно общее дело на равных со стариками, а не только, помогая им и желая скорейшего ухода.

12.01.85.

     И снова, знакомые до боли по Ставрополю, 2 часа ночи. Только это не добровольное желание (такого желания уже давно нет из-за постоянного недосыпания) встать ночью и писать письма. Нынче это мой долг. Объясню: я в наряде по гарнизонной “губе”, то есть гауптвахте. Словом, сторожу арестованных, между прочим, очень наглых. Конечно, это не тюрьма, и лишь преддверие, но вид камер не внушает мне никакого оптимизма. Спят, правда, он больше, чем я, ну да оно и понятно – не они же меня сторожат. В камерах вся эта компания предпочитает не сидеть, облюбовав себе место за умывальней. Как и полагается профессииональным заключенным, у них свирепые, видавшие виды морды. Про одного, во всяком случае, я могу с уверенностью сказать, что это завсегдатай губы, уж такая у него физиономия уголовная. Я бы ему лично только за неё одну срок уже дал. Поведение, конечно, соответствующее. Я на это обращаю внимание постольку, поскольку я здесь всего лишь на сутки, а потом: “Здравствуй, аэродром!” Да, надо сказать, что комендатура находится в самом Уч Арале, тогда как наша часть, в 20км. от него. Одно хорошо, что хоть завтра поутру не делать уборку в казарме. Маленькие радости “васька”, у которого каждый день начинается с тряпкой в зубах. Не все, конечно, хотят, да и никто не хочет, только одни терпеливо несут свой крест, а у других от напряжения, видно, появляется патологическое желание постоянно ходить в туалет и непременно по-большому. А в это время остальные, не страдающие непроходимостью кишечника и не мучимые поносом,   драят “взлётку” за себя и за того парня, что…. А, если в это время заглянешь нечаянно в отхожее место, встретишь испуганный и выжидающий взгляд. В нём увидишь и опасение быть разоблачённым и интерес, а всё ли закончили? И когда говоришь ему: “Ты что-то, милок, засиделся, вставай полы мыть”, - он вяло что-то бормочет про давнишние нелады с желудком, про тяжёлую наследственность и проч., лишь бы всеми силами избежать уборки казармы. Но и моему терпению не век длиться. После какого-нибудь особенно трудного участка я залетаю в туалет, на манер чапаевца или буденовца, размахивая тряпкой, як саблей, и сшибаю очередную контру недобитую с очка, и она, ворча и озираясь недобро, неохотно плетётся исполнять свои обязанности. Зато, в столовой ему не приходится напоминать о его долге и объяснять, что к чему. Там он ориентируется с закрытыми глазами.